Для чего нужна домовая книга
Опубликовано: Рубрика: Домовая книгаАвтор: p-admin
Домовая книга нужна, прежде всего, в качестве обязательного документа при оформлении постоянной регистрации по месту жительства и временной регистрации по месту пребывания, а так же для оформления снятия с регистрационного учёта по месту жительства и по месту пребывания в жилых помещениях частного жилищного фонда, которые принадлежат физическим или юридическим лицам на праве собственности. Данный документ необходим в том случае, если между собственником (или собственниками) этого жилого помещения отсутствует соглашение с управляющей жилищным фондом организацией на ведение данной работы (т. е. на осуществление регистрационного учёта граждан).
В противном случае (при наличии соответствующего соглашения), необходимости в оформлении домовой книги нет, так как соответствующие сведения фиксируются в карточках регистрации и поквартирных карточках.
В отличие от домовых книг, которые хранятся у собственников жилых помещений, карточки регистрации и поквартирные карточки должны храниться у должностных лиц, ответственных за регистрацию (паспортистов) в соответствующих картотеках.
На практике, в абсолютном большинстве случаев, домовые книги оформляются на частные домовладения (жилые дома). Но действующий порядок допускает, при определённых обстоятельствах (т. е., при отсутствии должностных лиц, ответственных за регистрацию), возможность и необходимость оформления домовой книги (поквартирной книги) и на другие изолированные жилые помещения – на квартиру, часть домовладения или квартиры, комнату.
Домовая книга, так же, является одним из документов, предоставление, которого, необходимо для проставления обязательных отметок в паспорт гражданина РФ при его выдаче (в связи с достижением 14-летнего возраста, с утратой и др.
Получение паспорта
Замена паспорта
Кроме того, домовая книга имеет, так же, определяющее значение при начислении ряда платежей (например, коммунальных) на собственника данного жилого помещения, в качестве документального подтверждения периодов проживания человека на территории России, например, по состоянию на 06.02.1992 года (данный факт очень важен при подтверждении наличия гражданства РФ у человека, а так же при процедуре оформления наличия гражданства РФ у ребёнка согласно ст. 14 Закона РФ «О гражданстве РФ» от 28.11.1991 года, т. е. родившегося после 06.02.1992 года, но до 01.07.2002 года), факта проживания иностранного гражданина или лица без гражданства и наличия у него регистрации по месту жительства на территории России не менее года по состоянию на 22.05.2002 года для получения вида на жительство в РФ (абз. 2 п. 28 Административного регламента по предоставлению Федеральной миграционной службой государственной услуги по выдаче иностранным гражданам и лицам без гражданства вида на жительство в Российской Федерации) и т.
Домовая книга, как документ, подтверждающий факт проживания человека в данном жилом помещении имеет важное значение во многих других случаях, исчерпывающий перечень которых физически невозможно дать в формате данной статьи.
Учитывая юридическую значимость данного документа, хотелось бы подчеркнуть важность оформления домовой книги в строгом соответствии с имеющимися требованиями. Это необходимо, чтобы избежать возможные проблемы в будущем.
Оформление домовой книги
Домовые книги как источник генеалогической информации для составления родословной и семейного дерева (Древа)
Дореволюционные домовые книги – это средство административного, общегражданского учета населения городов Российской империи в XVIII — начале XX вв. Обязанности по их составлению были возложены на частных приставов в городских полицейских частях (т. е. непосредственно на начальника части). Как правило, в крупных городах за каждой полицейской частью было закреплено сразу несколько улиц города, население которых подлежало обязательной регистрации, т.
е. фактической (зачастую временной) прописке. На каждое частное городское домовладение, доходные дома, законом была предусмотрена отдельная прошнурованная книга.
Домовые книги содержали следующие сведения: откуда и когда прибыло регистрируемое лицо, его полное имя — фамилия, имя и отчество, сословие, семейное положение, сколько лет, вероисповедание. Также указывались сведения о месте и дате выдачи вида на жительство, род занятий (или у кого на иждивении находится), номер квартиры, паспортные данные, дата регистрации и, в дальнейшем, дата убытия — указывалось куда именно. Словом, по информативности дореволюционные домовые книги – это весьма ценный генеалогический материал.
Между прочим, наличие паспорта было обязательным условием для регистрации в домовых книгах. Именно поэтому домовые книги дореволюционного периода и выписки из этих книг широко использовались в работе охранных отделений и губернских жандармских управлений при проведении мероприятий политического сыска.
В либеральной же Англии правила регистрации в тамошних домовых книгах не были столь уж строгими, что позволило, как пишет журналист Л. Колодный, супружеской паре Ульянов-Крупская при посещении Лондона в 1902 г. записаться Рихтерами…
Свой след домовые книги, правда уже советского времени, оставили и в русской литературе. Как тут не вспомнить «мистический триллер» М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»? «…– Нет документа, нет и человека, – удовлетворенно говорил Коровьев, – а это – домовая книга вашего застройщика? … – Кто прописан в ней? Алоизий Могарыч? – Коровьев дунул в страницу домовой книги, – раз, и нету его, и, прошу заметить, не было…».
В первые годы советской власти домовые книги велись по той же форме, что и до революции. Лишь графу, в которой фиксировались данные о вероисповедании квартиросъёмщика, сменила графа «национальность» (как и в советских паспортах, введённых в 1932 г.). Регистрация в домовых книгах первых лет Советской власти была столь же обязательной, как и прежде, и касалась абсолютно всех, в т.
ч. и кремлёвских «небожителей» того времени. В Центральном архиве ФСБ имеется на хранении «Домовая книга для прописки граждан, проживавших в Московском Кремле» за 1918 г. В ней, в частности, имеются сведения о прописке Сталина и Свердлова. В 2006 г. эта книга являлась одним из экспонатов тематической выставки «Государственная охрана России. 1881-2006» (кат. № 194) в Выставочном зале Федеральных архивов.
Сведения, содержащиеся в советских домовых книгах более позднего времени, особенно ценны, т. к. в них указывался размер занимаемых комнат, полное имя, год и место рождения, место работы, должность, семейное положение и прочие сведения, включая отношение к воинской обязанности и членство в профсоюзе (в 1920-х гг.).
Домовые книги дореволюционного периода истории России следует искать в фондах частных приставов и полицейских участков региональных архивов. Однако есть одно очень существенное «но» — для того, чтобы воспользоваться конкретной книгой, надо знать, в какой части города (например, Басманная или Лефортовская часть в Москве) и на какой улице жил тот или иной человек и в какое время.
Если человек проживал в Москве или Петербурге, то его адрес можно попробовать отыскать в опубликованных справочниках «Вся Москва», «Весь Петербург», «Весь Петроград» (и позднее – «Весь Ленинград»). Аналогичные издания, издававшиеся куда меньшим тиражом и не столь регулярно, имелись в других городах Российской Империи. Пролистать эти справочники можно на сайте FamilySpace — arc.familyspace.ru/archive
В советское время справочник «Вся Москва» вышел в свет в последний раз в 1931 г., а «Весь Ленинград» — в 1936 г.
Сведения о домашних адресах лиц дворянского, купеческого, духовного и даже мещанского сословия в провинции при желании можно найти в губернских «Памятных книжках», издававшихся в ряде российских губерний до 1917 г. — arc.familyspace.ru/archive
Как известно, домовые книги ведутся до сих пор, правда, в них заносится теперь минимум сведений о жителях той или иной квартиры или домовладения.
Предварительно установив адрес за определённый год, в поисках необходимой домовой книги следует обратиться в региональный (областной), или, реже, ведомственный архив, а за последние несколько десятилетий – в жилконтору или сельсовет.
Home (Книжный клуб Опры) Мэрилин Робинсон, Мягкая обложка
«Дом, чтобы остаться, Слава! Да!» — сказал отец, и у нее упало сердце. Он попытался осчастливить себя этой мыслью, но его глаза были влажными от сочувствия. — На этот раз остаться ненадолго! — поправился он и взял у нее ее сумку, сначала переложив трость в свою более слабую руку. Дорогой Бог, подумала она, дорогой Бог на небесах. Так начинались и заканчивались все ее молитвы в эти дни, которые были на самом деле криками изумления. Как ее отец мог быть таким слабым? И как он мог так безрассудно стремиться удовлетворить свои представления о джентльменстве, повесив трость на перила лестницы, чтобы, Боже мой, отнести ее сумку в ее комнату? Но он сделал это, а потом встал у двери, собираясь с духом.
«Это самая красивая комната. По словам миссис Бланк.» Он указал на окна. «Перекрёстная вентиляция. Не знаю. Мне они все кажутся милыми». Он посмеялся. — Что ж, хороший дом. Дом воплощал для него общее блаженство его жизни, которое было явным, действительно бесспорным.
И что он никогда не упускал из виду, особенно когда это противостояло особой печали. Еще чаще после смерти матери он говорил о доме, как о старой жене, прекрасной всеми удобствами, которые она предлагала, всеми милостями, которые он предлагал на протяжении долгих лет. Это была красота, доступная не каждому глазу. Он был слишком высок для этого района, с плоским лицом, плоской крышей и остроконечными бровями над окнами. «Итальянец», — сказал ее отец, но это было предположение или рационализация. В любом случае, ему удавалось выглядеть одновременно строго и претенциозно, несмотря на крыльцо, которое ее отец построил перед ним, чтобы приспособить местный вкус к общению в жаркие летние вечера, и которое заросло огромной ежевикой из трубчатых лоз. . Это был хороший дом, сказал ее отец, имея в виду, что у него доброе сердце, несмотря на неуклюжий вид. А теперь сады и кусты были в беспорядке, как он должен был знать, хотя редко отваживался выходить за пределы крыльца.
Не то чтобы они были особенно презентабельны, даже когда дом был в расцвете сил.
Об этом позаботились прятки, крокет, бадминтон и бейсбол. «Такие времена у вас было!» — сказал ее отец, как будто нынешнее легкое запустение было конфетти и обертками от конфет, оставшимися после прохождения какого-то славного парада. А перед домом рос дуб, гораздо более старый, чем район или город, который превратил мостовую в щебень у своего подножия и раскинул свои невесомые ветви на дорогу и через двор, ветви которых были больше, чем ствол любого обычного дерева. В его теле было кручение, из-за чего он казался им гигантским дервишем. Их отец сказал, что если бы они могли видеть так, как видит Бог, в геологическое время, они бы увидели, как он выпрыгивает из земли, поворачивается на солнце, расправляет руки и наслаждается радостью быть дубом в Айове. Когда-то на этих ветвях висели четыре качели, возвещая миру о плодовитости их дома. Дуб все еще цвел, и, конечно же, здесь были и есть яблони, вишни и абрикосы, сирень, трубчатые лозы и лилейники. Несколько ирисов ее матери успели зацвести.
На Пасху она и ее сестры еще могли принести охапки цветов, а у отца глаза блестели от слез, и он говорил: «Ах да, да», как будто они принесли на память, эти цветы только приятное напоминание о цветах. .
Почему этот крепкий и прямой дом кажется ей таким заброшенным? Так убит горем? Глаз смотрящего, подумала она. Тем не менее семеро детей ее отца приходили домой так часто, как только могли, звонили по телефону, присылали записки, подарки и ящики с грейпфрутами. Их собственных детей с тех пор, как они научились брать карандаш и рисовать, учили помнить дедушку, а затем прадедушку. Прихожане, их дети и внуки смотрели на ее отца с такой верностью, которая истощила бы его силы, если бы новый министр не намекнул на проблему. А еще был Эймс, альтер-эго ее отца, которому он доверял так долго и так беззаветно, что стал для них вторым отцом, не в последнюю очередь потому, что знал о них больше, чем это было полностью совместимо с их комфортом. Иногда они заставляли отца обещать никому ничего не говорить, под которым, как он знал, они имели в виду преподобного Эймса, поскольку он был слишком осторожен, чтобы повторять какие-либо откровения, за исключением исповедальни на совершенно холостяцкой кухне Эймса, где, как они подозревали, такие соображения были забыты.
. И что их отец не сказал? Как они доносили на Джека, рассказывали ему, что Джек сказал, что Джек сделал или собирался сделать.
«Я должен знать», сказал их отец. «Ради него». Так они рассказали об этом своему бедному брату-негодяю, который знал об этом, раздражался и мрачно забавлялся, информировал их или дезинформировал и вызывал у них насущные подозрения, которые, как им казалось, они должны были передать, каковы бы ни были их опасения, чтобы пощадить своего отца. снова иметь дело с шерифом. Они были не из тех детей, которые рассказывают сказки. На самом деле они соблюдали строгий кодекс против этого между собой и сделали исключение для Джека только потому, что боялись поступить иначе. — Его посадят в тюрьму? — жалобно спрашивали они друг друга, когда сын мэра нашел в их сарае свое охотничье ружье. Если бы они только знали, они могли бы вернуть его и избавить отца от удивления и унижения. По крайней мере, с небольшим предупреждением он мог бы взять себя в руки, убедить себя чувствовать что-то менее провокационное, чем чистая тревога.
Но нет, в тюрьму его не посадили. Джек, стоя рядом с отцом, принес еще одно извинение и согласился подметать ступени мэрии каждое утро в течение недели. И он уходил из дома рано утром. Листья и кленовые крылышки накапливались в мэрии, пока не закончилась неделя, и мэр их не подмел. Нет. Его отец всегда заступался за него. Тот факт, что его отец был его отцом, обычно делал ходатайство ненужным. И этот мальчик мог извиняться так же бегло, как любой из остальных Боутонов произносил Апостольский Символ веры.
Десятилетие предательства, мелкого и крупного, усугублялось тем, что все стороны осознавали, что все они постоянно бдительны в отношении проступка и его близкого повода, и еще более усугублялось тем фактом, что Джек так и не отплатил им тем же, хотя это может только потому, что их собственное озорство было слишком незначительным, чтобы заинтересовать его. Сказать, что до сих пор у них была нечистая совесть насчет Джека, было бы преувеличением. Без сомнения, у него были свои причины держаться подальше все эти годы, отказываясь от любых контактов с ними.
Если, дай Бог, он жив. Оглядываясь назад, было легко представить, что Джеку все это надоело, хотя они и знали, что он превратил это в мрачную игру. Иногда ему, казалось, хотелось просто довериться брату или сестре. Они вспомнили, что время от времени он был почти откровенен, говорил почти серьезно. Потом он смеялся, но это могло быть смущением.
Все эти годы спустя они были внимательны к своему отцу, отчасти потому, что помнили о его горе. И они были очень добры друг к другу, и веселы, и любили вспоминать хорошие времена и просматривать старые фотографии, так что их отец смеялся и говорил: «Да, да, вы были довольно горсткой». Все это могло быть вернее из-за нечистой совести, а если не из-за горя, похожего на вину. Ее хорошие, добрые и веселые братья и сестры были хорошими, добрыми и веселыми сознательно и явно. Даже в детстве они были хорошими на самом деле, но также и для того, чтобы казаться хорошими. Во всем этом было что-то тревожно похожее на лицемерие, хотя оно предназначалось только для того, чтобы компенсировать Джека, который был настолько явно нехорошим, что бросал тень на их домочадцев.
Они были так счастливы, как мог пожелать их отец, даже счастливее. Такая веселость! А их отец смеялся над всем этим, танцевал с ними под виктролу, пел с ними под рояль. Какая же это была замечательная семья! А Джек, если он вообще был там, смотрел, улыбался и не принимал в этом никакого участия.
Теперь, когда они стали взрослыми, они так тщательно собирались на праздники, что Глори уже много лет не видела дома пустым и тихим, с тех пор как она была девочкой. Даже когда все ушли в школу, ее мать была там, а отец все еще был достаточно силен, чтобы немного шуметь в доме, входя и выходя, напевая и ворча. «Я не знаю, почему он должен хлопнуть дверью!» — говорила ее мать, когда он уходил по пастырским делам или играл в шашки с Эймсом. Он чуть не спустился по ступенькам. Дело о Джеке, девушке и ее ребенке ошеломило его, взбесило, но он все еще оставался довольно крепким и целеустремленным. Затем, после того, как его слабость окончательно сокрушила его, и после того, как их мать умерла, все еще была толпа членов семьи, подшучивающих и ссорящихся малолетних двоюродных братьев, которые достаточно часто отвлекали и прерывали разговор взрослых, чтобы отвлечь внимание от специфики ее собственной ситуации.
Все еще преподает, все еще помолвлена, да, долгие помолвки лучше всего. Дважды жених действительно приходил с ней домой, пожимал всем руки и улыбался под их тактичным взглядом. Он был в их доме. Он мог остаться ненадолго, но он встречался с ее отцом, который утверждал, что он ему очень нравится, и это немного развеяло подозрения. Их и ее. Теперь она была здесь наедине с бедным старым папой, печальным старым папой, на чьем плече когда-то плакала большая часть пресвитерианского Галаада старше двадцати лет. Не надо ничего говорить, да и не надеешься что-либо скрыть.
Город казался ей другим теперь, когда она вернулась туда, чтобы жить. Она полностью привыкла к Галааду как к предмету и сцене ностальгических воспоминаний. Как все братья и сестры, кроме
Джека, любили возвращаться домой и как они всегда были готовы снова уйти. Как дороги были им старое место и старые истории, и как далеко они рассеялись. Прошлое было прекрасной вещью на своем месте. Но ее возвращение сейчас, чтобы остаться, как сказал ее отец, сделало память знаменательной.
Чтобы он вышел за свои пределы таким образом и стал настоящим, а возможно, и будущим, — все они знали, что об этом следует сожалеть. Ее раздражала мысль об их сочувствии.
Большинство семей давно снесли свои хозяйственные постройки и продали свои пастбища. Меньшие дома в более поздних стилях возникли между ними в достаточном количестве, чтобы старые дома выглядели все более неуместными. Дома в Галааде когда-то стояли на небольших фермах с огородами, ягодниками и курятниками, с дровяными сараями, клетками для кроликов и амбарами для коровы-двух, лошади-двух. Это были просто вещи, необходимые жизни. Это изменил автомобиль, сказал ее отец. Людям не нужно было обеспечивать себя, как раньше. Это была потеря — ничто так не помогало цветам, как куриный помет.
Боутоны, которые владели всем, сохранили свою землю, свой пустой амбар, свой бесполезный дровяной сарай, свой неподстриженный сад и безлошадное пастбище. Там, на незыблемой почве своего детства, ее братья и сестры могли и помнили в мельчайших подробностях те годы, собственные воспоминания, но чаще память объединенную, которую они не видели особой нужды распределять между собой.
Они смотрели на фотографии, вспоминали старые времена и смеялись, и их отец был очень доволен.
Собственность Боутона располагалась за домом широкой полосой, протянувшейся на два квартала, теперь, когда город разросся и разросся настолько, что в нем появились кварталы. В течение многих лет сосед — его все еще называли мистером Троцким, потому что Лука, вернувшийся из колледжа, назвал его так, — посадил люцерну на половине его, и ее отец иногда пытался найти слова для своего раздражения по этому поводу. «Если бы он только спросил меня,» сказал он. В то время она была слишком молода, чтобы понять люцерновый путч, и, учась в колледже, начала понимать, что значат старые истории, что на самом деле они представляют собой пробуждение и тление старых костров, которые яростно полыхали в других местах. Ей нравилось думать, что Галаад был частью того мира, о котором она читала, и ей хотелось знать г-на Троцкого и его жену, но, как бы они ни были стары, они бросили Галаад на произвол судьбы в приступе негодования, о котором никто не знает.
подробности были известны только в конце второго курса.
Земля, которая была полем битвы, была бы неиспользованной, если бы сосед не возделывал ее, а люцерна была хороша для почвы, и шутка и, возможно, факт заключался в том, что сосед, который в остальном казался безработным и который протестовал против наличных денег nexus, пожертвовал свой урожай сельскому двоюродному брату, который взамен пожертвовал ему определенную сумму денег. В любом случае, ее отец так и не смог окончательно убедить себя в необходимости возражения. Сосед тоже был агностиком и, вероятно, рвался на этический спор. Ее отец, казалось, чувствовал, что не может рисковать потерять еще одну из них после неловкого эпизода, когда он пытался помешать городу проложить дорогу через его землю, только на том основании, что его отец воспротивился бы этому, а его дед . Он осознал это за долгую ночь, когда его вера в правоту своей позиции рассеялась, как туман, без всякого пристального внимания. Был просто момент, чуть позже 10 вечера, когда пришло осознание, а потом семь часов до рассвета.
Его дело выглядело не лучше при дневном свете, поэтому он написал письмо мэру, простое и достойное, не делая намека на фразу «зацепившийся лицемер», которую, как ему показалось, он услышал, как мэр бормотал ему вслед, уходя от разговора. он считал достаточно приятным. Он рассказал об этом всем им за обеденным столом и не раз использовал это как иллюстрацию к проповеди, так как искренне верил, что когда Господь давал ему нравственные наставления, то не только для него.
Каждую весну сосед-агностик садился на одолженный трактор с прямой спиной и высокими плечами человека, готового бросить вызов. Каким бы нелюдимым он ни был, он сердечно взывал к прохожим, как человек, которому нечего скрывать, возможно, намереваясь дать знать преподобному Ботону, и знать, что весь город также знает, что он замешан в нарушении границ. Это то самое действие, против которого христиане использовали судьбу своей души, поскольку они были обязаны, если они слушали свои собственные молитвы, прощать тех, кто согрешил против них.
Ее отец жил в состоянии видимого раздражения, пока урожай не был собран, но он был готов уступить. Он знал, что сосед год за годом подвергал его всеобщему позору, посевной и жатвенной, не только для того, чтобы освежить память о его необдуманном сопротивлении дороге, но и для того, чтобы в какой-то степени отомстить за все, в его агностическом взгляде нерушимая история религиозного лицемерия.
Однажды пятеро из шести младших Боутонов — Джек был где-то в другом месте — безрадостно и решительно играли в лис и гусей на нежном урожае люцерны, прекрасной люцерны, такой зеленой, что она была почти синей, такой сочной, что на ней стоял туман. его крошечные листья даже в середине дня. Они не осознавали жажду возмездия, пока Дэн не выбежал на поле за бейсбольным мячом, а Тедди побежал за ним, а Хоуп, Грейси и Глори за ними. Кто-то закричал «лисы и гуси», и все они побежали, чтобы сделать большой круг, а затем сделать диаметры, затаив дыхание, и клевер так сладко ломался под их ногами, что они раскаялись в причиняемом ими вреде, хотя и упорствовали в нем.
Они скользили и падали в растительной тине, пачкая колени и руки, пока удовлетворение мести не перевесило в их сердцах сознание того, что они попали в серьезную беду. Они играли до тех пор, пока их не позвали ужинать. Когда они ворвались на кухню, пропахшие детским потом и помятой люцерной, их мать издала резкий горловой звук и позвала: «Роберт, посмотри, что у нас здесь есть». Легкое удовлетворение на лице их отца подтвердило то, чего они опасались, что он видел возможность проявить христианское смирение в такой недвусмысленной форме, что сосед мог воспринять это только как упрек.
Он сказал: «Конечно, тебе придется извиниться». Он выглядел почти суровым, только немного удивленным, лишь немного довольным. — Вам лучше покончить с этим, — сказал он. Они знали, что добровольное извинение будет иметь гораздо больший эффект, чем извинение, которое может показаться принужденным обиженной стороной, а поскольку сосед был вспыльчивым человеком, баланс относительной праведности мог легко склониться против них.
Итак, пятеро из них пошли по дорогам на другую сторону квартала. Где-то по пути Джек догнал их и пошел вместе с ними, как будто покаяние всегда должно касаться его.
Они постучали в дверь маленького коричневого домика, и жена открыла. Она казалась достаточно счастливой, увидев их, и вовсе не удивленной. Она пригласила их войти, с некоторым сожалением упомянув о запахе готовящейся капусты. Дом был скудно обставлен и завален книгами, журналами и брошюрами, и обстановка создавала ощущение временности, хотя супруги жили здесь много лет. На стенах висели фотографии бородатых неулыбчивых мужчин и женщин с взлохмаченными волосами и в очках без оправы.
Тедди сказал: «Мы здесь, чтобы извиниться».
Она кивнула. — Вы истоптали поле. Я это знаю. Он тоже знает. Я ему скажу, что вы пришли. Она говорила вверх по лестнице, может быть, на иностранном языке, с минуту прислушивалась ни к чему слышному и вернулась к ним. «Разрушать — большой позор», — сказала она.
«Уничтожить без причины.
» Тедди сказал: «Это наше поле. Я имею в виду, что оно принадлежит моему отцу».
«Бедный ребенок!» она сказала. — Вы не умеете лучше этого — говорить о владении землей, когда она не используется. Владеть землей только для того, чтобы удерживать ее от других. Это все, чему вы научились у своего отца-священника! Мое, мое, мое! Пока он зарабатывает свои деньги от невежества народа!» Она махнула тонкой рукой и маленьким кулачком. «Снова и снова говорит свою глупую ложь, в то время как везде страдают бедняки!»
Они никогда раньше не слышали, чтобы кто-то говорил так, уж точно не с ними и не о них. Она смотрела на них, чтобы донести свою точку зрения. В ее водянисто-голубых глазах была убедительная ярость и праведность, и Джек рассмеялся.
«О да, — сказала она, — я знаю, кто ты. Мальчик-вор, мальчик-пьяница! А твой отец учит людей, как жить! Он достоин тебя!» Затем: «Почему так тихо? Ты никогда раньше не слышал правды?»
Дэниел, самый старший из них, сказал: «Ты не должен так говорить.
Если бы ты был мужчиной, мне, наверное, пришлось бы тебя ударить».
«Ха! Да, вы, добрые христиане, вы пришли в мой дом, чтобы угрожать насилием! Я донесу на вас шерифу. Даже в Америке мало справедливости!» Она снова махнула кулаком.
Джек рассмеялся. Он сказал: «Все в порядке. Пойдем домой». И она сказала: «Да, послушай своего брата. Он знает о шерифе!»
Итак, они вышли за дверь, которую захлопнули за ними, и пошли домой в вечернем свете, впитывая услышанное. Они сошлись во мнении, что женщина сошла с ума и ее муж тоже. Тем не менее в них кипела мстительность, и поговаривали о том, чтобы бить окна, выпускать воздух из шин. Копать такую большую и хорошо замаскированную яму, что в нее упадет и сосед, и его трактор. А на дне будут пауки и змеи. А когда он звал на помощь, опускали лестницу с перепиленными перекладинами, чтобы они сломались под его тяжестью. Ах, какое ужасное ликование среди младших, в то время как старшие впитывали тот факт, что они услышали оскорбление своей семьи и ничего не сделали с этим.
Они прошли на собственную кухню, а там их мать и отец ждали отчета. Они сказали им, что с мужчиной не разговаривали, а женщина накричала на них и назвала их отца священником.
«Ну, — сказала их мать, — надеюсь, вы были вежливы».
Они пожали плечами и переглянулись. Грейси сказала: «Мы просто стояли там».
Джек сказал: «Она была очень зла. Она даже сказала, что ты заслуживаешь меня».
У отца защипало глаза. Он сказал: «Она так сказала? Что ж, это было мило с ее стороны. Я обязательно поблагодарю ее. Надеюсь, я заслуживаю тебя, Джек. Всех вас, конечно». Эта его неутомимая нежность и непроницаемая тишина Джека перед ее лицом.
Г-н Троцкий посадил картошку и кабачки на следующий год, кукурузу через год. Племянник деревенского двоюродного брата пришел помочь ему с урожаем, и со временем ему дали в пользование поле, и он построил небольшой дом на одном его углу, и привел туда жену, и у них родились дети. Еще клумбы бархатцев, еще одна развевающаяся бельевая веревка, еще одна крыша под небом, чтобы укрыть человеческую надежду и слабость. Боутоны молчаливо уступили все претензии.
Отрывок из книги «Дом» Мэрилин Робинсон
Copyright © 2008 г. Мэрилин Робинсон
Опубликовано в сентябре 2008 г. компанией Farrar, Straus and Giroux, LLC.
Все права защищены. Эта работа защищена законом об авторском праве, воспроизведение строго запрещено. Разрешение на воспроизведение материала любым способом и на любом носителе должно быть получено от Издателя.
Дом (Книжный клуб Опры)
Роман
Автор: Мэрилин Робинсон
17,00 $
Доступно в цифровом аудио!
Trade Booke-BookDigital AudioFormat
Об этой книге
Трогательный роман о семьях, семейных тайнах и переходе поколений от писателя, лауреата Пулитцеровской премии, который подарил нам Галаад.
Сведения о книге
A NEW YORK TIMES БЕСТСЕЛЛЕР • ВЫБОР КНИЖНОГО КЛУБА ОПРЫ • ФИНАЛИСТ НАЦИОНАЛЬНОЙ КНИЖНОЙ ПРЕМИИ • ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ КНИГА NEW YORK TIMESE • ПОБЕДИТЕЛЬ THE LOS ANGELES TIMES КНИЖНЫЙ ПРИЗ
A WASHINGTON POST ЛУЧШАЯ БО ОК ГОДА • ЛУЧШАЯ ПО LOS ANGELES TIMES КНИГА ГОДА • A SAN FRANCISCO CHRONICLE ЛУЧШАЯ КНИГА ГОДА
«Проза [Робинсона] — это наш полет, острый инструмент видения и превосходства».
— О, журнал Опры
Провозглашенный «сияющим», «великолепным» и «литературным чудом» ( Entertainment Weekly ), сотни тысяч читателей были очарованы Gilead Мэрилин Робинсон. Теперь Робинсон возвращается с блестяще придуманным пересказом притчи о блудном сыне, действие которой происходит в тот же момент и в том же городе Айовы, что и Галаад .
Яркая и исцеляющая книга о семьях, семейных секретах и вере от одного из самых любимых и известных авторов Америки .
Взбесившийся сын преподобного Боутона, Джек, вернулся домой после двадцати лет отсутствия. Ловкий и коварный в юности, теперь алкоголик, хранящий в себе секреты на два десятилетия, он постоянно не согласен со своим отцом-традиционалистом, хотя остается его самым любимым ребенком. Когда Джек пытается помириться со своим отцом, он начинает налаживать тесную связь со своей сестрой Глори, которая сама возвращается домой с разбитым сердцем и бурным прошлым.
Дом — светлая и исцеляющая книга о семьях, семейных секретах и вере от одного из самых любимых и известных авторов Америки.
Издательство выходных данных
Picador
ISBN
9781250784025
Руководство по чтению
В новостях
«Замечательно. . . еще более сильное достижение, чем Галаад. » — Клэр Мессуд, The New York Review of Books
«Изысканное, часто прискорбно смешное размышление об искуплении». — Меган О’Грейди, Vogue
«Мучительная пастораль, картина порядочности и сострадания, которая также является гневным и разрушительным обвинением в моральной трусости и нераскаянном, непризнанном грехе. . . . . Красивый.» — А. О. Скотт, The New York Times Book Review
«Богатый и резонансный. . . Gilead и Home идеально сочетаются друг с другом, каждый дополняет сам по себе, но обогащает и оживляет другой. Но обе книги такой красоты и силы».